В квартире Василия завелся поэт. Ему задолго до этого жена говорила, что пропадает выпивка из холодильника и хлеб из хлебницы, но Василий не верил и все списывал на обычную бабскую манеру заполошничать по пустякам.
- Ну откуда поэту взяться? – возмущался он. – Вроде ж и чисто тут, и гитары не держим, и вслух не читаем ничего. И в на полках только проза. Ну откуда поэт-то?
- Даа. А я в ночи на кухню зашла, свет включила... Каак метнется тень какая-то за плиту! Кому еще быть-то? А позавчера я случайно так крышкой от кастрюли – дзыынь. А мне шепотом «Остынь, полынь, латынь». Рифмы подбирает. А самого, главное, не видно.
-Да показалось тебе. – отмахивался Василий.
И вот однажды, Василий посреди ночи решил вдруг водички попить. Вошел на кухню, щелкнул выключателем и обнаружил за столом настоящего поэта. Поэт пил водку и закусывал хлебушком. От света он заморгал часто и потер сильно небритый подбородок. Может руки чесались, а может и подбородок.
- Твою мать! – удивился Василий присутствию поэта.
- Давайте восклицать, потом уж допивать. Затем уж доедать. О маме вспоминать! – засуетился поэт.
- Отвратительные стихи! – хлестнул наотмашь критикой Василий.
- Я знаю! – увернулся от критики поэт. – Я графоманю от тоски, сплетаю в рифмы буквы, строки. Кипят от творчества мозги. К чему так критики жестоки?
- Ну это уж наглость совсем! – задохнулся Василий и навис над поэтом. – Совершенно не выдержан размер, рифмы глупые, стихи ни о чем....
И остановился, глядя как на глаза поэта наворачиваются слезы.
- К черту! – зарыдал в голос поэт. – Добивай уж. Давай! Про Бродского скажи! Давай, давай! Мешаю всем – чего б не добить. Давай. Скажи о стихах на уровне начальной школы.
Сжалился Василий, глядя как вздрагивают плечи поэта. Он налил в стакан водки, достал из холодильника колбасы и сказал:
- Выпей вот. И поешь. Разнюнился весь...
Поэт заправски опрокинул в себя стакан, занюхал колбасой и сказал:
- Дааа. А знаешь, какие мы ранимые? Знаешь? А чего вы против нас имеете-то? Что мы вам сделали-то?
- Ничего. В этом-то и дело. – сказал Василий. – А ведь и не денешься от вас никуда. Куда ни плюнь – двух поэтов забрызгаешь.
- Убить поэта каждый рад, за рифму, за душУ, за слово...
- За душУ. – передразнил Василий. – Я неправильно поставил удобрение. Художественный прием такой. Эх ты, рифмоплет...
- За рифму бить меня не станут, а за распитие прибьют. – опять забубнил поэт.
- ААААААА!! – закричала за спиной Василя супруга. – Поэт, поэт!! Господи! Прибей его!!! ААААА!
- Цыц, сирена! – цыкнул Василий. – Ну поэт и поэт. Чего орать-то? Ты посмотри на него. Он ручной совсем. Прозой иногда говорит.
- Не буду, не буду, не буду! – верещала супруга. – Противные они!
- Ну противные, конечно. А этот – ничего вроде. Ну посмотри. – уговаривал Василий.
Супруга посмотрела на поэта.
- Здравствуйте. – сказал поэт. – Вы очень симпатичны в этой ночнушке.
- Какой милый! – ахнула супруга. – Проза. Умничка какой.
- Я вашей статью очарован! И голоском почти взволнован! – выдал поэт.
- Ай-ай! – взвизгнула супруга Василия. – Пусть он не переходит на рифму.
- Ну ты. – осадил поэта Василий. – Ты давай сразу не елозь. Пусть попривыкнет женщина.
- А пусть он у нас останется жить! – совсем уж нелогично предложила супруга. – Забавный такой.
Так и остался поэт у Василия. Гости как приходили, удивлялись постоянно – надо же, ручной поэт. А поэт им улыбался мило, водку пил с ними, разговаривал о футболе, о политике, о бабах. И все в прозе. Все удивлялись – вменяемый какой поэт завелся у Василия. Злые языки утверждали, что это породистый, но одичавший поэт. Но Василий говорил, что у доброго человека и поэт-любитель будет вести себя как человек.
А уж детям сколько радости было. Сядут они вокруг поэта и слушают. А он им ерунду всякую читает про «Сядем, сядем на пенек, в этот пасмурный денек. И зайчатки, и жучок – все присядут на пенек.» А детки веселятся, в ладошки хлопают. Дети – они такие. Им что не прочти – все им высокая поэзия и все в радость. Главное, чтоб дядька взрослый им читал, а не уходил водку пить. © Фрумич
|
