Глядя, на то, как Ф перебирает бакуганов (маленькая коробка, заполненная уродцами обошлась мне чуть больше 200$, будь проклят тот кто придумал это гамно), с грустью думаю о том, что у современных детей есть практически все, но при этом они удивительным образом лишены главного - свободы. Семилетка, один разгуливающий по детской площадке, это скорее нонсенс (я уж скромно молчу про походы в магазин и поездки в метро). В школу – с мамой, из школы с бабушкой, а потом под 33 замка и за уроки. Ну, может быть, мульт вечером или прогулка под конвоем кого-нибудь из взрослых. Сбегать к Толику этажом ниже? Да ни боже ты мой. Во-первых, не принято, и как следствие неудобно, а во-вторых - кто знает, что под вами есть некий 7-летний Толик – тут иной раз и с соседей на лестничной клетке по имени не назовешь. И, в общем, все понятно – это не мы, а вовсе даже жизнь разэдакая, а все таки как тошно думать о том, что мой ребенок проведет свое детство в компании пульта от консоли и трех десятков Биониклов.

Когда мне было 7, моей подружкой была Светка. У нас со Светкой них..я не было, ни консолей ни биониклов, ни бакуганов. Поэтому в 99% случаев из 100 (один процент приходился на мультики, которые я заботливо обводила фломастером в программе газеты «Мирнинский рабочий») мы развлекали себя сами. Развлекали по всякому, но, в общем, всегда успешно. Как-то раз мышь нашли дохлую. Мышь была серьезная, смиренная и удивительно жирная, поэтому решение вскрыть ее родилось практически мгновенно. Договорились так – я режу, а Светка придерживает трупик палочками – и вообще ассистирует по мере сил. Как сейчас помню – угол дома, земля с редкими пучками длинной желтой травы, опочившая мышь, и мы с пустыми головами, огромными коленками, и лезвием «Нева», сворованным у папы. Операция не задалась: как только я сделала первый робкий надрез и из мыши пополз ее последний ужин, Светке показалось, что пациент ожил, и она с громким визгом шарахнулась в сторону. Повторить подход я не решилась - вместо этого мы вернулись домой, аккуратно вытерли папино лезвие полотенцем и положили его назад в упаковку: а то мало ли что.

Вообще с 7 до 9 – это был период бешеного и абсолютно неконтролируемого миропознания. Нужно было потрогать, понюхать, разворошить, сжать в руках так, чтобы полезло в щели между пальцами. Не всегда приглядно, даже практически всегда неприглядно, но это был самый простой способ понять суть вещей. Однажды нашли совсем цимес – страшный холщовый мешок под теплотрассой. Неделю водили хороводы вокруг и мечтали о том, что в мешке труп тетеньки. Почему тетеньки? Потому что так страшнее. И в мешке действительно оказался труп. Собачий. Разочарования не произошло: погоды стояли теплые, и в теле успели завестись черви. Каждый божий день мы ходили к мешку, поднимали один из его уголков длинной палкой, видели что-то, или ничего не видели, и с воплями убегали прочь: живые, живые!

А еще ловили Стригуна для того чтобы швырнуть его в Акаемчика. Акаемчик был якутский мальчик по фамилии Акаемов, а Стригун – жук неизвестной фамилии и этимологии. Этот Стригун был ужасно страшный жук: по легенде, в полете тварь могла запросто отхватить косу или даже нос (отсюда, вестимо, и название). Ловили недели две абсолютно безрезультатно, после чего плюнули и решили накостылять Акаемчику так. Акаемчик не вышел, и даже унизительное «Акаемчик – какашин водоемчик» не затронуло его якутской натуры. Плюнули, и забыли.

Вообще, жестокие были удивительно. Папина контора представляла собой три разделенных пятачком здания: два рядом, а третье – главное, чуть поодаль. Когда служащие расходились по домам, в главное здание приходила старушка-сторож, а два других ставили на сигнализацию. Аттракцион назывался «погонять бабку» и использовался только в случае полной безысходности. Нужно было подойди к тому домику, который на сигнализации, со всей дури шарахнуть по окну, залечь в снегу неподалеку и наслаждаться. Бабка была на месте ровно через 2 минуты, кряхтя и охая делала несколько кругов вокруг домушки, после чего возвращалась назад. Мы могли долбить раз 5 за вечер, а на шестой, устав от снега и беготни отправиться … к бабке пить чай. Она отряхивала нас от снега, жаловалась на мальчишек, которые шалят, и на погоду, от которой ломит кости, и разливала варенье по щербатым казенным блюдечкам. Мы ели и сочувствовали абсолютно искренне: ох уж эти мальчишки, ох.

Катализатором плохих идей практически всегда была я. Не от плохого воспитания или от личной вредности, а из-за природного любопытства, и постоянного желания проверить «что будет если». Мы прыгали в снег с трехметровых сараев (а может ли пакет заменить парашют), блевали от растворенного в воде сухого спирта (интересно, а от него можно опьянеть), в 30 градусный мороз раздевались до свитера (в надежде заболеть от переохлаждения) и курили бесконечно вонючий и невозможно дефицитный Опал.

Бездумные, неуправляемые, с засаленной веревкой ключа на тощее шее мы вышли. И всем было срать на нашу мелкую моторику, угол наклона в прописях и четыре клетки отступа от прочерченных красным полей. Сумасшедшие, неприкаянные, х..й знает что о себе вообразившие, мы выросли сами, без развивающих систем и новаторских методик – твердые, как камешек, острые, как геометрия и ни кому не нужные как чайная горка из фарфора.

Бьемся как выучили. По одному.

©katechkina