2
Тяжёлый… Это он сейчас тяжёлый, а когда мы прилетели в Баграм, его все «узником Бухенвальда» дразнили, такой тощий был. Кожа да кости. В учебке, конечно, кормили, но и гоняли. Тут не до набора веса.

3
Приём в пионеры. Гордость. Мы теперь часть общего дела. Октябрята, глядящие с завистью.

4
10 класс. Портвейн, гитара. Санька целуется с девчонкой из соседнего двора, сначала несмело, а потом уже «как Бельмондо». Он заглядывался на неё года два. Всё не решался подойти. Потом как то их увидел её старший брат. Он только только пришёл из армии и все шептались, глядя на него и повторяли непонятное шуршащее слово «Афганистан». Он не стал ругать Саньку, а просто потрепал по голове, улыбнулся чему то своему и пошёл дальше. А Санька потом сказал, - У него такой взгляд… Как будто он не из нашего мира.

5
Зарница. С Саньки сорвали погон, закричали «Ты убит», а он дёрнулся и ответил – А я и мёртвым драться буду.

6
Сопровождение колонны. Уралы, броня, вертушки. Впечатляющая мощь. Нам то не впервой, а молодняку… Кто нервничает. Сидит на броне, глазами по сторонам зыркает. А кто то рот раззявил и смотрит на всё это. Смотрит, не отрываясь. Даже не верится, что и мы такими были.

7
«Что ж это, а… Как же это я так неудачно…» Шепчет. Живой, слава тебе Господи. Терпи, Сань… Тут всего ничего осталось…

8
Проводы. Посуровевшие отцы, матери, готовые вот вот расплакаться. Та девчонка, не отрывающаяся от Саньки. И её брат. Он отвёл нас в сторону, немного помолчал. Потом достал сигарету, размял её и сказал, - Вы в Афган пойдёте. Чую я. Так вот, пацаны. Не верьте никому. Там мы не школы строим. Там война.

9
Новый Год. Апельсины, оливье, ёлка. За окном метель, а ты дома. Тепло, уютно. Это дома. А тут. Этот год встречали на заставе. Поорали «Ура», постреляли в небо трассерами. Вот и весь праздник.

10
По аэродрому гулял ветер. Мы только выгрузились из самолёта и смотрели на эту страну. Афганистан. Сухой, непонятный, красивый. Мы знали, что тут война, но не представляли, как можно воевать в этих горах. Ведь война это цепи пехоты, танки, идущие в прорыв, звенья штурмовиков, утюжащие врага. Ведь именно так мы видели это в кино. По такую войну нам рассказывали деды. А тут? Непонятно…

11
Речка. Широкая, медленная. Мы лежим на берегу, жмурим глаза от солнца. Каникулы…

12
Первый бой. На проводке колонны напоролись на засаду. Я стрелял непонятно куда, не понимая, что случилось. Метался то влево, то вправо, пока дембель-сержант не прижал меня к земле. «Мудак, не суетись! Прорвёмся.» Он сказал это настолько уверенно, что это подействовало. И ад горящих наливников, где в огне и дыму метались расплывчатые фигуры, стал боем. Просто боем. Одним из многих.

13
Умер дед. Мать сообщила об этом письмом. Я уже настолько отвык от того, что люди могут умирать не от пули, осколка или инфекции, что не понял, как это, деда больше нет. Нет его жёстких ладоней. Его шаркающей походки и глухого голоса. Как он умер, ведь там войны нет…

14
Приказ – занять перевал. Приказ надо выполнять. Но то ли «духи» шустрее оказались, то ли сдали нас, но на перевале нас ждали. Санька шёл в дозоре и первая же пуля была его. Духов прижали огнём, они прижимали нас. А он лежал. На открытом месте. На ладони у смерти. От валуна, за которым я укрылся, до него метров семь с половиной. И столько же обратно. Итого пятнадцать.

15
Всё! Упали! Оба! Очередь ударила по камню, обрызгав нас крошкой. Санька посмотрел на меня, улыбнулся, и затих. Так странно. Вся жизнь поместилась в 15 метров.

© zoldner