Странный скрежет. Еще раз. Я открыл глаза. Все вокруг было знакомым - утро в собственном доме редко выглядит по-другому. Я посмотрел на часы, и электронный будильник нервно подмигнул мне зелеными цифрами. Девять ноль две. Разогнав остатки дремоты, я понял, что на мне нет одеяла. Странно... Обычно, по ночам я не страдаю от жары и не сбрасываю одеяло с себя на пол, как это частенько делает моя жена. Тем более, что она уже неделю жарилась на крымском пляже, а я, увы, остался дома, в городе, где все эти семь дней дождь переставал поливать только один раз.
В дальнем конце комнаты, рядом с дверью, что-то зашуршало. Я поднялся с кровати как раз вовремя, чтобы увидеть это. Мое одеяло. Оно медленно втягивалось в щель под дверью, судорожно подергиваясь, короткими толчками. По полу за одеялом тянулся мокрый след - оно уронило большую вазу, в которой уже вторую неделю сохли розы, которые я подарил Дашке на день рожденья. Наверно, этот грохот меня и разбудил. Пока я оцепенело глядел на ожившее одеяло, оно втянулось под дверь целиком и исчезло в коридоре.
- Что за бред... - хрипло сказал я. В горле было сухо, язык тряпкой ворочался во рту. Одеяло... я что, все еще сплю? Но я знал, что это не сон, во сне не бывает такого четкого восприятия окружающих событий. Шорох раздался сзади, и я резко обернулся. Не может быть... Подушка, еще хранившая отпечаток моей головы, начала морщиться и ритмично пульсировать, точно живое сердце. Я увидел, как из нее вылетело несколько перьев, которые маленьким вихрем закружились по комнате. Не думая, бессмысленно, я сделал шаг назад - и упал, больно ударившись головой об дверцу книжного шкафа, потому что подвернулась нога. Лодыжку как будто стиснули клещами. Рванувшись, я увидел, что это простыня. Свернувшись в трубку, она незаметно обхватила мою ногу и теперь затягивалась, подобно медицинскому жгуту. Еще один поворот - и боль стала невыносимой. - А, твою мать! - я не мог даже просунуть под тугой жгут простыни пальцы, чтобы хоть чуть-чуть ослабить тиски. Но тут, когда я еще раз стукнулся плечом об шкаф, что-то свалилось мне на колени. Нож! Обычный швейцарский "складешок", сейчас он показался мне чудесным мечом, не меньше чем Экскалибуром. Рванув лезвие, я полоснул по простыне наискосок. Она судорожно вытянулась, и в следующую минуту безжизненно обвисла. Петля на моей лодыжке разжалась.
Когда я встал на обе ноги, то сморщился от боли. Синяк на ноге, наверно, будет ого-го какой. Да и черт с ним... а где подушка? Когда я кинулся на нее, взмахнув ножом, подушка вся съежилась, превратившись в шар размером не больше мелкого арбуза. И атаковала сама. Это было похоже на нападение взбесившейся боксерской груши. В следующие несколько мгновений я получил несколько оглушительных ударов в лицо и почувствовал, как из носа потекла кровь. - Сука, - я заслонился рукой, но удар пришелся по локтю, который взорвался болью. - Ах ты...! Я полосовал ножом направо-налево, и вдруг почувствовал, как острое лезвие распороло ткань. Подушка ударилась об потолок и шлепнулась обратно на кровать, расправившись. Из рваной дыры в середине хлопьями лезли перья. И в это время длинно позвонили в дверь. Я выскочил из комнаты как раз тогда, когда ручка уже начала поворачиваться, и увидел одеяло. Или, скорее, нечто, имевшее форму одеяла. Изогнувшись буквой "S", оно замерло напротив двери, вибрируя и натянувшись, твердое как стальной лист. А ручка продолжала поворачиваться, и наконец, дверь распахнулась. - Хозяин дома? - на пороге стояла наша соседка, Жанна, с пустой кастрюлей в одной руке. Я уже не мог ничего сделать. Увидев одеяло, Жанна недоумевающе посмотрела на него и улыбнулась. - Это что вы тут... - договорить она не успела. Одеяло распрямилось как пружина, и верхний его край, не толще листа бумаги, снес соседке голову с плеч. Стукнувшись об бетон лестничной площадки со звуком, какой бывает, если уронить тяжелый капустный кочан, голова подпрыгнула на ступеньке, крутнулась на свеженькой прическе, разбрызгивая из обрубка шеи капли крови, и укатилась в угол. Тело, постояв еще секунду, тяжело завалилось в прихожую, дергая подогнувшимися ногами и обдав стены яркой красной струей. Сверху на него упало одеяло, сворачиваясь в огромный мокрый конверт. Я ощутил, как во рту стало кисло, и тяжелый комок подкатил к горлу. Прокусив губу и не чувствуя боли, только соленый привкус, я кинулся на одеяло, прижав его коленями и чувствуя под тканью и шерстью податливый труп. Мой нож раз за разом втыкался в полотно, оставляя дыры, заполнявшиеся кровью. Скрутившись так, что у обезглавленного тела захрустели кости, одеяло выгнулось в подобии судороги и осело - теперь уже бесформенной мятой кучей. Я сидел на полу, посреди кровавой лужи, в которой скользили мои ладони. В голове все мутилось, сердце ухало, распирая виски. И тут я услышал скрежет. Теперь я понял - это и был тот самый звук, который я услышал, еще лежа в кровати. Он становился все громче, от него вибрировали стены. Казалось, что-то с треском продирается сквозь кирпичные перегородки, обрушивая пласты штукатурки. Звук шел из ванной, и я не мог оторвать взглядя от белого пластика двери. Дверь вылетела, будто снесенная залпом из пушки, и рассыпалась на куски, ударившись об висевшее напротив зеркало, которое взорвалось стеклянным облаком. Я успел отвернуться и закрыть лицо рукой. Крупный осколок пропахал кожу от локтя до запястья, еще несколько мелких воткнулись в шею так, что я вскрикнул от резкой боли. Смахнув их, я увидел, как по руке течет кровь. Но я уже не обращал на нее внимания. Он выдвигался из ванной в облаке пара. Его железный угол снес косяк, и белая известковая пыль взметнулась к потолку, когда он переступил порог и вывалился в коридор. Здесь он замер, сильно накренившись на один бок. Этот здоровенный антикварный умывальник моя мама нашла на каком-то блошином рынке. Конечно же, устоять она не смогла, заплатила грузчикам, которые приволокли это чудовище к нам домой и поставили в маминой спальне. Там он и притаился - в углу, пугая гостей своими размерами и дребезжанием. Мама была от "Мойдодыра" в восторге, пыталась полировать специальными салфетками потемневшее железо и облупившееся овальное зеркало, а когда я опрометчиво пожал плечами и сказал, что место этому порождению больной фантазии на свалке - обиделась на меня и несколько дней не разговаривала. Но мама на пять лет уехала работать в Австрию, и нетрудно угадать, что я сделал. Выкидывать железяку, правда, не стал, но с помощью приятелей перетащил умывальник в ванную и задвинул в угол. Уже год он послушно стоял там и покрывался пылью. И вот теперь он сошел с ума. Я заскользил ногами по крови, уворачиваясь от ожившего железного чудовища. Грохнула крышка, сорвавшаяся с шарниров - она врезалась в стену, не дальше сантиметра от моей головы. Мне показалось, что овальное зеркало в середине умывальника подернулось гневной рябью и исказилось в ухмылке. Выкатившись из-под крышки, я кинулся в комнату, стискивая в мокрой ладони бесполезный теперь нож. Захлопнул дверь и зачем-то навалился на нее спиной. Удар! Локтями и коленями меня кинуло прямо в платяной шкаф. Дверца треснула, и я почувствовал, как внутри меня что-то треснуло тоже, словно острая пика проткнула левый бок. Я задохнулся и повалился на пол, дергаясь от боли, а сверху падали мамины платья.
Он приближался. Сначала в комнату, словно две черные змеи, вползли его передние поржавевшие ноги, втягивая за собой дребезжащее тело, которое оставляло глубокие борозды на паркете. Зеркало качнулось надо мной, и я догадался... Но для этого надо было встать, а сделать этого я уже не мог, потому что острый край железного ящика обрушился на мои колени. Я закричал и кричал, кричал, срывая голос, слепо размахивая руками в воздухе. И когда моя ободранная ладонь упала на ручку ящика, подавшегося под пальцами, я сначала даже не понял, что это, потому что железо безжалостно пережевывало мои ноги. Но ящик вырвался, оставшись в пальцах. Сквозь слезы я увидел зеркало, наклонившееся надо мной - в нем отражалось перемазанное кровью лицо с разинутым ртом. И тогда я сделал последнее, что мог - швырнул тяжелый ящик в полированное стекло. Меня отшвырнуло назад, а он - он раскачивался, припадая на изломанную ногу, хрустя всем остовом, из которого вываливались болты и сыпалась ржавая труха. А потом умывальник рухнул и рассыпался, каким-то острым и длинным штырем намертво пригвоздив меня к исцарапанным брускам паркета. Белый потолок крутился надо мной, и люстра, на которую я смотрел, пока не закрылись глаза, была его центром. А я все думал - ведь это же неправильно. Неправильно, что одеяла и умывальники приходится убивать. И самое главное - неправильно, что Дашка вернется и увидит такое...
