Я всегда была чувственной и одарённой натурой. Я этого не ощущала, но
моя родня утверждала, что я пиздец как талантлива, только они точно не
знают – в чём именно. На всякий случай, меня отдавали во всевозможные
кружки и школы, чтобы выяснить, где же зарыт мой талант. А в том, что
он где-то зарыт - никто не сомневался. К моим двенадцати годам
выяснилось, что талант у меня только один – пиздеть не по делу, и много
врать. Причём, обучилась я этому сама и совершенно бесплатно. За это
меня сурово наказали, сделали внушение, и в наказание отправили на одну
смену в пионерлагерь «Мир», где я, вдобавок ко всему, научилась курить
невзатяг, петь блатные песни, и воровать.
После
того, как с моей жопы сошли последние синяки и следы папиного ремня,
меня забрали из всех кружков и школ, решив, что я – бесталанный позор
семьи.
И тут во мне внезапно проснулся талант.
Однажды утром я
вдруг поняла, что я – богиня музыки. Музыка звучала у меня в голове, я
её никогда раньше не слышала, и попыталась запомнить. Годы учёбы в
музыкальной школе прошли для меня даром, к тому же мой папа выбил из
меня последние мозги своим ремнём, и, если вы помните по какому месту
бил меня папа – вы знаете, где у меня находятся мозги. Так вот, папа их
выбил окончательно. Вместе с жидкими воспоминаниями о том, как выглядят
нотный стан, ноты, и моя учительница пения Белла Дераниковна Эбред.
Странно, но вот имя учительницы пения папа выбить так и не смог.
Ноты
я записать уже не могла, а вот мелодию, звучавшую в голове, запомнила,
и напевала её про себя до тех пор, пока она внезапно не оборвалась. А
оборвалась она потому, что вошедшая в комнату мама стукнула меня по
голове выбивалкой для ковров, напомнила мне, что воровское лагерное
прошлое меня не отпускает, и с этими словами вытащила из-под моей
кровати папину электробритву, которую я спёрла у папы с целью побрить
свой лобок, который радовал мой взор тремя жидкими рыжими волосинами. В
умной книге я прочитала, что растительность можно укрепить и увеличить,
если её регулярно брить. В лагере я узнала, что моя лобковая
растительность – самая жидкая и самая негустая. Если не брать в расчёт
растительность неизвестно как затесавшейся в наш отряд десятилетней
девочки Риты. У Риты её вообще не было. Мне стало обидно за свой лобок,
и я приняла решение брить его каждые полчаса. Папиной бритвой. Воровкой
я себя не считала, потому что у папы моего всю жизнь была борода, и
брить он её не собирался. И вообще – эту бритву он сам спёр, когда
работал кладовщиком на складе. Видимо, мама собралась её кому-то
подарить, и обнаружила пропажу. А поскольку вор у нас в семье был
только один – и это была я, пропажа была быстро обнаружена, а я –
сурово наказана. Но речь сейчас не об этом.
Стукнув меня по
голове, и тем самым оборвав звуки прекрасной мелодии, мама удалилась из
моей комнаты, забрав бритву, а я, выждав пить минут, полезла в ящик с
игрушками младшей сестры, и вытащила оттуда металлофон. Была во времена
моего детства такая игрушка: доска с прибитыми к ней железными
пластинрами. К доске прилагались молоточки. Хуяря этими молоточками по
пластинам, можно было сыграть «Тили-тили, трали-вали» или
«Чижик-Пыжик». Я, как три года проучившаясь в музыкальной школе, могла
ещё дополнительно выбить из этой жемчужины советской игрушечной
промышленности «Во саду ли, в огороде» и «Ламбаду». Папа иногда
говорил, что за триста рублей в год он сам может сыграть оперу «Кармен»
на губе и на пустых бутылках. Причём так, что сам Жорж Бизе не отличит
от оригинала. А уж «Ламбаду» он вообще пропердит на слух, даже не
напрягаясь. После чего всегда добавлял, что в музыкальных школах детей
учат какой-то хуйне.
В общем, я извлекла металлофон, и наиграла на
нём услышанную мелодию. Получмлось звонко и прекрасно. Но музыка – это
ещё не всё. Требовались слова для песни. Слова я тоже придумала очень
быстро. Зря, всё-таки, родня считала меня бесталанной. Песня выдумалась
сама собой.
Меня не любит дед, не любит мать
За то что дочь их стала воровать.
Они все говорят, что я – позор семьи
Мне больно это знать, как не поймут они…
(тут шёл такой мощный наебок по металлофону, и сразу за ним – припев)
ЧТО ВОРОВАТЬ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ГОЛО-О-О-ОД!!!
Потом шёл второй куплет сразу:
Моя мамаша постоянно меня бьёт,
А папа с мужиками пиво пьёт,
В такой семье мне остаётся лишь одно:
Я буду красть конфеты всё равно!
(БУМС! ДЫДЫЩ!)
ВЕДЬ ВОРОВАТЬ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ГОЛО-О-О-ОД!!!
В
общем, песня была придумана, я её спела три раза и прослезилась, и
теперь мне требовались благодарные слушатели. Маме её петь было нельзя,
остатками выбитого мозга я понимала, что мама может меня сдать врачам
на опыты, поэтому я, сунув металлофон подмышку, выбралась на лестницу,
и позвонила в соседнюю квартиру. Открыла мне подруга Ленка.
- Ленка, ты любишь музыку? – Сразу спросила я у подруги, и показала ей металлофон.
- «Модерн Токинг» люблю. – Ответила Ленка, и с опаской покосилась на мой инструмент.
-
Я сочинила песню, Ленка. – Пренебрежительно сказала я, и, плюнев на
большой палец, лихо протёрла крышку металлофона. – О тяжёлой воровской
доле. Ты будешь её слушать?
Ленка уже давно была наслышана, что я
– отъявленная воровка с дурной наследственностью, отягощённой пьющим
отцом и курящей матерью, и поэтому побоялась мне отказать, и впустила
меня в квартиру.
Кроме самой Ленки там обнаружились ещё две
какие-то незнакомые девочки, которые при виде меня почему-то съёжились,
и прижались плотнее друг к другу.
- Вы любите музыку и песни о
тяжёлой воровской судьбе? – Я в лоб задала девочкам вопрос, и они
съёжились ещё больше. – Я, как вор со стажем, знаю в этом толк. У нас в
лагере такое каждый вечер пели.
- В каком лагере? – Прошептала одна из девочек и с опаской посмотрела на мой металлофон.
- Да так, в одном лагере… - Туманно ответила я. – Под Дмитровом где-то. Нас туда ночью везли. Короче, вы меня слушать будете?!
Девочки, во главе с Ленкой, закивали головами, а Ленка даже пару раз хлопнула в ладоши.
Я
расчехлила свой иструмент, поплевала на руки, покрепче взяла молоточки,
и запела свою песню. Когда я кончила петь, и утих последний отголосок,
Ленка икнула, и спросила:
- ты сама это сочинила?
- Да. – Гордо ответила я. – Воры всегда сами придумывают свои песни. Поэтому они всегда у них печальные. Вот послушайте.
И
я спела им «Голуби летят над нашей зоной», подыграв себе на
металлофоне. Девочки впечатлились ещё больше. Было очень заметно, что
таких песен они никогда не слышали. Таких жизненных и печальных.
-
Послушай, Лида… - Сказала вдруг Ленка, и несмело потрогала мой
инструмент. – А можно мы тоже будем играть твою песню? У меня тоже есть
металлофон.
- ну что ж… - Я нахмурила лоб. – Можно, конечно. Только металлофона больше не надо. Что у тебя есщё есть?
Ещё
у Ленки оказался барабан, бубен и игрушечная шарманка. Такая, знаете,
круглая штука с ручкой. Когда её крутишь, получается ужасно заунывная
музыка. У моей младшей сестры была такая, и та всего за полчаса вынесла
мне весь мозг этой шедевральной мелодией, после чего я снова начала
грызть ногти, хотя отучилась от этого два года назад. С помощью
психиатра.
Раздав всем троим инструменты, и предупредив о пагубном влиянии шарманки, я снова начала:
- Меня не любит дед, не любит ма-а-ать…
Здесь одна из девочек начинала яростно крутить шарманку, а Ленка один раз ударяла в бубен.
- За то, что дочь их стала ворова-а-ать…
Тут
вступала вторая девочка, с барабаном. Она громко била в барабан,
обозначив этим трагический момент моего морального падения, как она
сама объяснила, и при это тоненько подпевала «Воровка Лида, воровка
Лида…»
- Они все говорят, что я – позор семьи-и-и…
Снова жуткий звук шарманки, и погребальный удар в бубен.
- Мне больно это знать, как не поймут они!!! – тут я прям-таки заорала, и взмахнула рукой, чтобы обозначить бумс и дыдыщ.
По
моему знаку одна из девочек стала крутить ручку шарманки с утроенной
скоростью, Ленка затрясла бубном и завыла, а девочка с барабаном
затряслась, и закричала:
- ВЕДЬ Я ВОРУЮ, ПОТОМУ ЧТО НЕ ЖРАЛА НЕДЕЛЮ-Ю-Ю-Ю-Ю!!!
-
Дура ты! – В сердцах выругалась я, и ударила девочку по голове
молоточком от металлофона. – Ты в бумажку со словами смотришь вообще?!
Вот манда, такую песню испортила!
Слово «манда» я выучила в лагере, и уже получила за него пиздюлей от папы. Значит, хорошее было слово. Нужное. Правильное.
Девочка, получив молоточком, затряслась, схватила бумажку, близоруко тыкнулась в неё носом, и заорала ещё громче:
- ВЕДЬ ВОРОВАТЬ ЗАСТАВИЛ МЕНЯ ГОЛО-О-ОД!!!
Ленка неуверенно стукнула один раз в бубен, и посмотрела на меня.
- Всё. Отперделись вы, девки. – Я прищурила глаз, и окинула тяжёлым взглядом свою рок-группу.
- И что теперь с нами будет? – Тихо спросила девочка с барабаном.
-
Ничего хорошего. – Успокоила я её. – Музыкантами вам никогда не стать.
Тут талант нужен особый. Кто не познал голода и лагерной жизни – тот
никогда не станет талантливым музыкантом. Всё. Я ухожу.
С этими словами я забрала свой металлофон, воткнула за каждое ухо по молоточку, и с пафосом хлопнула дверью.
Дома
я ещё несколько раз тихо спела свою песню, избегая бумса и дыдыща, чтоб
мама не спалила, а через два часа к нам пришла Ленкина мать. Потрясая
бумажкой, на которой был написан текст моей песни, Ленкина мама громко
кричала, что по мне плачет тюрьма и каторга, что она запрещает Ленке
дружить со мной, и что одну из девочек, которых я в грубой форме
принуждала сегодня к извращениям, увезли сегодня в больницу с нервным
срывом. Выпалив это на одном дыхании, Ленкина мама потребовала выдать
меня властям. То есть, ей. И ещё потребовала, чтобы меня немедленно и
при ней жестоко избили, изуродовали, и сунули мне в жопу мой
металлофон, которым я покалечила психику её дочери.
Я подумала,
что настал час моей смерти, и почему-то моей последней мыслью была
мысль о негустых волосах на моём лобке. И о том, что они никогда уже не
будут густы настолько, что мне не будет стыдно ходить в душ с Аней
Денисовой из нашего отряда. У Ани всё было очень густо.
За дверью
послышались тяжёлые шаги. Я зажмурилась и инстинктивно сжала сфинктер
ануса. Дверь распахнулась, и послышался голос папы:
- Ну что, республика ШКИД, воровать заставил тебя голод?
-
Я больше не буду… - Заревела я, рассчитывая облегчить свою смерть хотя
бы исключив пункт засовывания металлофона в свою жопу. – Я больше
никогда-а-а-а-а…
- Не ной. – Хлопнул меня по плечу папа. – Воровать не надо, если не умеешь как следует, а за песню спасибо. Я очень ржал.
- Тётя света хочет меня убить… - Я заплакала ещё горше. – Я сама слышала…
-
Тётя света щас пойдёт на… Домой в общем. – Ответил папа. – И мама
пойдёт туда же, прям за тётей Светой, если полезет тебя наказывать. А
что касается тебя – то не ожидал, что у тебя всё-таки есть талант.
Триста рублей потрачены не зря. Ну-ка, спой мне эту песню.
Я несмело достала металлофон, и тихо, запинаясь, спела папе песню о тяжелой воровской доле.
Папа долго смеялся, а потом принёс гитару и запел:
«Плыл корабль, своим названьем «Гордый» океан стараясь превозмочь.
В трюме, добрыми качая мордами, лошади стояли день и ночь…»
В
комнату вошла мама, и открыла рот, чтобы что-то сказать, но ничего не
сказала. За спиной у неё замерла тётя Света, и они обе стояли, и молча
слушали, как мы с папой поём:
- И не было конца той речке, края…
На исходе лошадиных сил
Лошади заржали, проклиная
Тех, кто в океане их топил…
…Так
закончилась моя музыкальная карьера. Я никогда в жизни не написала
больше ни одной песни, и в моей голове больше никогда не звучала
незнакомая музыка. Видимо, мама сильно стукнула меня выбивалкой.
Зато песню про лошадей мы с папой поём до сих пор. Редко поём. Потому что редко видемся. А если видемся – то поём обязательно.
Соседка
Ленка после того случая почему-то без экзаменов поступила в музыкальную
школу, и сечас работает в детском саду. Учит детишек пению.
А самое главное – мой папа мной гордится. Потому что, как оказалось, один маленький талант у меня всё-таки есть.
© Мама Стифлера
|
