Однажды я неспешно и с достоинством направлялась к охраннику со средней скоростью 350м/с, чтобы в очередной раз спасти от посягательств Марианнину жопу.
- Витек, - говорю, - там седьмой столик снова буянит.
- А пох, - отвечает Витек, не отрываясь от конспекта с ребрами жесткости, - у меня завтра экзамен.
Ну, я глазами хлопнула и ушла. Я же понимаю, у меня самой поутру зачет.
- Здравствуйте, - улыбаюсь седьмому столику, - не трогайте, пожалуйста, Марианну, она еще девственница.
Не, ну Марианна тогда и впрямь.
А за седьмым столиком сидит наша «крыша» - Саша Кавказец. Он не потому «кавказец», что абхаз или там ингуш, или какие еще кавказцы бывают, а потому что уж больно на кавказскую сторожевую смахивал. В профиль, в холке и голосом.
Ну, Саша от неожиданности Марианну отпустил и ко мне повернулся. А мне страшно аж жуть – забрала у крыши законную добычу, щас загрызет.
- О, - говорит Саша, присматриваясь, - Сиськи! А ты чо не пляшешь? Ну-ка быстро на сцену.
- Не могу, - говорю, - на сцену. Я директор.
- Круто, - проникается Саша. - Давай, дуй на сцену.
Ну, делать нечего, - подумала я и как ахну: «Господи, что же это с вами?». И руки дрожащие к лицу прижала.
- А чо со мной? - удивился Санек, растеряно огляделся и пощупал кобуру.
- Вы же весь горите! – я ахнула еще раз и пошупала ему лобик, как мама или как бабушка даже.
- А ну-ка, - кричу официантке девочке Лене, - давай сюда чай с лимоном, двойную порцию, нет – тройную, самую большую чашку, в общем. И ежевичного варенья с кухни принеси.
- С олениной?- спрашивает она.
- Дура, - говорю, - к чаю.
- У нас так нельзя! – возмущается Лена. – У нас ежевичное варенье только к оленине подается.
- Ну так посчитаешь ему, как за оленину, неси уже.
Тут Саша Кавказец, который все это время думал, говорит: «эээ, ты чо?».
- Ничего, - говорю и по руке его глажу, уже точно как бабушка, - сейчас все будет хорошо.
Мы еще немного помолчали, Саша думал, а потом и Лена с чаем подоспела. И с блюдечком ежевичного варенья за пятьдесят семь долларов.
- Пей, - говорю.
Саша пьет.
Видимо, не придумал пока ничего.
- Голова болит? – спрашиваю.
- Нет, - отвечает. И жалуется: - Горячий.
- Потерпи, - вздыхаю, - надо.
- Верно, - кивает, - Господь терпел и нам велел.
- Умница, - радуюсь, - вот и пей.
И чувствую, что вот-вот Саша все-таки что-нибудь придумает.
- Рассказывай, - говорю, - что у тебя стряслось?
- Янка, - всхлипывает, - сучка. Все для нее, а она носом вертит – мол, ты бандит, не хочу с тобой.
- Ну и хрен с ней, - пожимаю плечами, - здоровье дороже, вон ты как весь горишь.
- Много ты понимаешь, - фыркает чаем Санек.
- Много, - киваю. – Ты слышал про Бони и Клайда?
- Не, - говорит, - про Клайда не слышал. А Беня с Оболони вроде.
- Ты чо? - удивляюсь. – Это такие американские воры. Пацан и баба его. Они всегда на стрелки вместе ездили.
- Вот лох, - поражается Санек в самое сердце, - бабу на стрелки брать.
- Она, - говорю, - между прочим, сто из ста выбивала и ногами дралась, как Синтия Ротрок.
- Круто, - вздыхает крыша.
- Вот такая баба тебе нужна, - и улыбаюсь светло. – И ты ее обязательно найдешь. Уже скоро. Может, даже завтра…
Тут я Лене подмигнула, Лена счет принесла, и Санек уехал.
Обнял меня на прощание, расцеловал троекратно в щеки и молвит: «Спасибо тебе, директор».

Прошло месяца полтора, и Санек приехал к нам снова и с приятелем. Тепленькие такие приехали, как говорила моя тетушка из Сум: «трохи тепліщі за гімно».
- О! - говорит приятель. – Си-сиськи!
- Не тронь, - останавливает Санек, - это не си-сиськи. Это мой си-сихоаналитик.

ПС. Я потом уговорила Санька в институт поступать. Девятнадцать лет, - говорю, - а такой фигней занимаешься.
Поступил Санек.
Был старостой группы.

© Александра Смилянская