Иванов минут двадцать пытался понять в чем суть претензий, затем вдруг понял, что именно сейчас драгоценные секунды жизни пропадают впустую и просто закрыл дверь перед лицом визитера.

С утра, у двери Иванова, любой из соседей мог лицезреть надпись «в 41 квартире – казлы!». Иванов, при виде надписи вздохнул, пробурчал «Детский сад какой-то, чесслово» и пошел на работу.

Вечером тип зашел снова. Был в этот раз чисто выбрит и без папиросы. Показал Иванову на надпись и засмеялся обидно.

— Дурак вы. – сообщил Иванов типу и закрыл дверь.

— Сам дурак, казззел и шизанутый баклажан! – пропел тип торжествующе за дверью и зашагал к лифту.

— Почему баклажан-то? – не понял Иванов. – Может он баклажаны ненавидит?

Он посмотрел в зеркало – нет ли синюшности какой на лице. Синюшности не обнаружилось.

— Ну почему баклажан, а? – все не мог успокоиться Иванов, которого, как и всех, непонятное тревожило и раздражало.

Он лег спать и ему снился опухший и небритый баклажан с папиросой.

Наутро он встал пораньше и постарался замазать водоэмульсионкой оскорбительную надпись у дверей. Маляр из Иванова получился какой-то невнятный и надпись по-прежнему была различима. Хоть и поблекла немного.

— Прогрунтовал? – хриплым голосом поинтересовались за спиной.

Иванов повернулся и встретился взглядом со своим обидчиком.

— Нет. – частно признался Иванов. – А надо было?

— Интеллигентишко. – презрительно хмыкнул опухший тип с папироской. – На-ка вот.

И протянул банку грунтовки.

После грунтовки и водоэмульсионки надпись стала почти незаметной.

— Видишь. – одобрительно кивнул тип и безо всякого перехода заехал Иванову в ухо кулаком.

— Так вот тебе. – сказал он. – Будешь знать. Питекантроп ущербный.

— Почему питекантроп-то? – не понял лежащий на лестничной площадке Иванов.

И пошел в зеркало смотреть – может надбровные дуги как-то выделяются. Дуги не выделялись. Зато ухо опухло и стреляло. Иванов подержался за ухо и пошел на работу.

— Почему же питекантроп-то? – бормотал он.

Вечером он подошел к бабушкам, дежурившим у подъезда.

— Здравствуйте. – сказал он вежливо.

— Привет. – откликнулась одна из бабушек. – А ты чего вежливый такой? Может это ты ящики почтовые у нас поджигаешь?

— Не поджигаю. – ответил Иванов. – У меня и спичек-то нет никогда.

— Ну-ну. – не поверили старушки. – Чего хотел-то?

— Вы знаете, я тут живу в сорок первой квартире... — замялся Иванов. – У нас тут в подъезде есть один тип такой... Грубый такой. Небритый и с папиросой почти всегда. Я и спросить хотел – не знаете где он живет?

— Дожили. – поджали губы старушки. – Уже соседей не знают. Наплевать им друг на друга. Раньше разве было так? Да никогда не было такого.

— Да я тут недавно живу... – тщетно пытался Иванов вернуть бабушек к конструктиву.

— Нет чтоб обойти всех... — не замечали бабушки Иванова. – Познакомиться, например. Так нет. Плевать им. Не люди прям, а Ван Гоги ушастые.

— Да не был Ван Гог равнодушным! – возмутился Иванов. – Почему Ван Гоги-то?

— Поучи еще, поучи! – загалдели старушки. – Молод еще учить-то. Ты сначала с наше-то поживи. А уж потом учи. Ишь ты... Недоделок какой!

Иванов опустил голову и пошел к подъезду. «Почему недоделок-то?» — крутилось в голове Иванова.

Дома он заглянул в зеркало, но так и не придумал по какому внешнему признаку можно отличить недоделка от прочих смертных и поэтому просто удостоверился, что внешний вид его вполне обычен. За исключением уха.

На следующий день тип выломал дверь в квартиру еще спящего Иванова и окатил его холодной водой из ведра.

— Вставать пора. – казеным тоном сказал тип. – Спишь тут... Рудимент демократии.

— Почему рудимент-то? – не понял Иванов.

— Не понимаешь... – вздохнул тип. – Я у тебя на кухне покурю, ладно?

— Ладно. – согласился Иванов, которому не очень хотелось, чтоб на кухне курили, но вылезать из под одеяла при постороннем ему не хотелось еще больше.

Иванов оделся и пошел на кухню. Тип сидел на табуретке и курил, задумчиво глядя в окно.

— Послушайте, — сказал Иванов – я, конечно, понимаю, что мы враги с вами... Но почему рудимент-то?

— Да так. – пожал плечами тип. – Слово красивое. И к тебе подходит. Даже лучше баклажана.

— А козел? – спросил Иванов.

— Ну нет. – покачал головой тип. – С козлом я погорячился, наверное. Какой ж ты козел-то? Ты скорей олень. Или нет... Марал! Марал-Дегенерат! Вот так вот.

— Почему марал-то? – закричал Иванов и с размаху влепил типу в ухо.

Тип упал с табуретки, застонал, но папироску не выронил и продолжил курить лежа на полу и разглядывая потолок.

— Сам белил? – презрительно спросил тип с пола.

— Сам. – Иванову почему-то стало стыдно за побелку.

— Грунтовал? – спросил тип не поднимаясь.

— Неа. – покачал головой Иванов. – Наверное надо было. Но тогда я не знал.

— Марал и есть. – устало сказал тип и закинул руки за голову, чтоб лежать было удобнее. – Теплые полы не хочешь себе на кухню?

— Хочу. – признался Иванов. – Только не умею.

— Сделаем. – серьезно сказал тип, поднялся с пола и пошел к прихожей.

— Залежался я у тебя чего-то. – сказал он у двери. – Да и тебе уж на работу, наверное. Ты это... До вечера, что ли?

— До вечера. – кивнул Иванов и подул на разбитый кулак. – Вечером придумаем чего-то.

— Постельное белье-то высуши. – уже с лестницы посоветовал тип. – А то спать не на чем будет. И дверь почини. Как умеешь. Я уж вечером как надо сделаю.

— Обязательно. – кивнул Иванов. – А здорово я вас в ухо, да?

— Неслабо, да. – согласился тип. – Одно слово – архимандрит!

— Почему архимандрит-то? – взвыл Иванов и кинулся к зеркалу.

Фрумич